Владимир Врубель

Жестокость и милосердие

Часть 151

Война есть сумасшествие

«Остаться бы только живым; вот лучшая награда в настоящее время; по крайней мере, из флотских большая часть так рассуждает», – так написал сестре лейтенант Пётр Лесли. Он, как и его погибший брат капитан-лейтенант Евгений Лесли, сражался на бастионах.

А вначале всё было по-иному. Молодые офицеры горели желанием отличиться в войне, получить награды и звания. Только главнокомандующий русскими войсками и флотом в Крыму адмирал Меншиков и остальные высшие военачальники, особенно те из них, кто имел за плечами боевой опыт, понимали, что шансов на победу у них практически не было. Они тщательно скрывали это от подчинённых, что, впрочем, удавалось им не всегда. Вспомнить хотя бы смятение Корнилова в первые дни появления противника в Крыму.

Академик Тарле в своих трудах утверждал, что доверие к военачальникам в войсках рухнуло после Инкерманского сражения. Но если почитать письма, мемуары участников войны, то видно, что это доверие заколебалось значительно раньше, уже после Альминского сражения. Слово «измена» пронеслось по всему Севастопольскому гарнизону. Но при этом подавляющее большинство моряков были охвачены высоким патриотическим порывом и готовились к решительной схватке.

К большому сожалению, порывы действуют лишь короткий промежуток времени, так же, как накал страстей в любви сменяется буднями жизни. Когда началась длительная, изматывающая оборона, от порывов ничего не осталось. И всё-таки русский гарнизон держался очень стойко.

Об одной из причин уже упоминалось: многие нижние чины имели дома, в которых оставались семьи; другая – постоянное присутствие офицеров в солдатской и матросской среде, которые подвергали себя тем же опасностям, что и нижние чины. Как вспоминал один из боевых офицеров: «Постоянные обращения к солдатам, что Россия ждёт от нас побед… что нам нет отступления, …электризовали их. Каждый из нас считал священною обязанностью каждый день внушать эти мысли, и солдаты охотно слушали».

Можно, конечно, говорить о том, что русские матросы и солдаты по своим морально-боевым качествам превосходили всех остальных, а их патриотизму вообще не было предела. Если кто-то так считает, то ради Бога. По мне, такие утверждения – форма проявления национализма, который не приемлю ни в каких видах.

Чем дольше длилась война, тем тягостнее она становилась для её участников. О патриотизме обычно громче всех кричат те, кто сам находится далеко от опасности.
Упоминавшийся выше Лесли писал домой сестре очень откровенные письма: «Знаешь ли, что другой раз приходят такие мысли, что желаешь быть раненым для того, чтобы избавиться от всех душевных и телесных тревог, …мы сделались какими-то деревяшками.

На всех наших начальников нашла какая-то апатия ко всему, и, видя это, и у самого всякая энергия пропадает. Вообще, пора бы кончить эту ужасную, кровопролитную войну. Теперь из-за неё многие вещи оказались в другом виде совершенно, в каком мы сперва их видели; и нужно много времени, чтоб исправить их».

Офицер Алексопольского егерского полка Валериан Зарубаев впоследствии писал: «Так всё опротивело, что ей-ей – сил нет! И готов бы был пойти сейчас же на каторжную работу в Сибирь, хоть на целый век, лишь бы выйти из Севастополя; потому что видеть ежеминутно перед собою страдания людей, – нет средств! И, кроме того, знаешь, что неприятель не держит больших войск на батарее, и поэтому у него и урона нет такого, как у нас.

Боже мой, сколько осталось сирот, и сколько родителей потеряло своих детей!»
Были случаи, когда некоторые офицеры умышленно выставляли из-за бруствера ногу или руку в надежде получить лёгкое ранение. Что думали о них солдаты и матросы, неизвестно.

Интересно, как менялись настроение и взгляды Льва Николаевича Толстого в «Севастопольских рассказах».

Его рассказ «Севастополь в декабре месяце» заканчивается рассуждением, почему люди, находившиеся в таких ужасающих условиях, подвергаясь постоянной смертельной опасности, продолжают сражаться. Писатель делал вывод, что главный побудительный мотив для солдат, матросов и офицеров – любовь к родине.

Рассказ «Севастополь в мае» написан, когда Лев Николаевич уже достаточно поварился в севастопольском котле, пафос его начинает исчезать.

На этот раз он начинает с размышлений, зачем вообще нужна была эта война, и заключает: «…или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать».

Следующая страница

На фотографии: Лев Николаевич Толстой