Судя по всему, появление огромного парохода в бухте, куда заходили только рыбачьи шхуны, чтобы отстояться в непогоду, было неординарным событием, переполошившим весь посёлок.

Ещё больше удивились таможенники, посмотрев на значившихся в документах Баденгаузена землепашцев, плотников, столяров, ювелиров, пастора и т.п. На всякий случай они решили этих эмигрантов с военной выправкой на берег не пускать, до получения разрешения из Вашингтона.

На берег пустили только Гриппенберга, который отправил с почты шифровку Лесовскому о прибытии. Получил ответ ждать Семечкина.  От того ни слуху,  ни духу. Зато появился английский военно-морской атташе контр-адмирал У. Джонс. Его узнал Алексеев, когда англичанин уже собирался уходить с парохода, на котором побывал под видом любопытного путешественника.

Алексееву приходилось встречаться с Джонсом раньше. Английский разведчик не стал особенно расстраиваться, что его инкогнито раскрыто, а, приветливо попрощавшись с Алексеевым, убыл восвояси, оставив на берегу своего помощника наблюдать за «Cimbria».

Англичанин уехал не с пустыми руками: он выяснил количество угля на судне, какой запас провизии, сколько человек пассажиров. Ему не удалось лишь получить именные списки пассажиров у американских таможенников.

Через четыре дня не осталось ни одной американской или английской газеты, которая не писала бы о русских пассажирах на «Cimbria». В посёлке появилась тьма репортёров, сочинявших лихие репортажи на тему: «Русский капер в американском порту», что перед ними меркло даже творение Семечкина, от которого по-прежнему не было никаких известий.

Население посёлка росло. Заинтригованные сообщениями в газетах, люди приезжали посмотреть на таинственных русских. Приехал цирк, раньше никогда не посещавший эту дыру. «Cimbria» и её пассажиры стали чем-то вроде местной достопримечательности. Коммерсанты благодарили судьбу за этот подарок, дела у них пошли вгору.

Шли дни, таможня получила «добро» из Вашингтона пускать русских на берег. Русских, на которых вначале смотрели, как на «женщину с бородой» из приехавшего цирка, уже стали приглашать на концерты, танцевальные вечера, домой.

Крепла дружба русских матросов с работницами омарной фабрики. Остров был исхожен вдоль и поперёк и стал знакомым, как собственная каюта. Но самое ужасное, что в штате Мэн, к которому относился остров, царил сухой закон.

Впрочем, и денег уже ни у кого не оставалось. Офицеры меняли неприкосновенный запас золотых трёхрублёвок на доллары, но и этот источник денег быстро иссяк. Не было денег даже на мыло для стирки белья. Матросы стирали в морской воде без него. Денег не было даже на телеграмму в Морское министерство.